М. Е. Кольцов

Источники © 2017 Т&В Медиа (оформление)

Михаил Ефимович Кольцов

Испания в огне

Том 1

Испанский дневник

М.: Политиздат, 1987. — 351 с.

Книга первая


[Отрывки, посвященные Глиноедскому:]

8 августа

[...]

В углу, за столиком прямо, один, сидел старик с блуждающей вежливой улыбкой. Он заказал себе к ужину каталонское виши и смотрел на свет, как с поверхности воды убегают пузырьки газа. В конце ужина он с той же улыбкой подошел ко мне и наклонил причесанную белую голову с аккуратным пробором посредине.

— Хулио Хименес Орге. А по-русски — Владимир Константинович Глиноедский. Ведь я еще не имел чести вам представиться.

[...]

11 августа

Поздно, после завтрака, мы выехали из Барселоны на запад по отличному асфальтному шоссе. Миновали много баррикад в предместьях и в окрестностях, много патрулей, большей частью анархистских, разодетых в романтические отрепья, шумливых, частью навеселе. Они контролируют проезжающих по-разному: одни придирчиво и недоброжелательно, другие с картинной любезностью, с улыбками и приветственными возгласами. Но и тех и других мало заботит эффективная сторона контроля, им просто любопытно, кто ездит в машинах, что за люди, поболтать с ними или подразниться. Большинство патрулей никем не уполномочены; среди них, наверно, есть и враги и шпионы.

Дальше от Барселоны патрули редеют и меняют свой характер. Теперь это стража при въезде и выезде из деревень — крестьяне, молодые и пожилые, каталонские и арагонские крестьяне в черных блузах и черных беретах, в полотняных туфлях на босу ногу, крепкие, плечистые люди с коричневыми от вечного солнца лицами, со старинными охотничьими ружьями в руках. Они спокойно и с достоинством приказывают машине остановиться и путникам предъявить бумаги:

— Документос!

Им вываливают пухлые пачки мандатов и удостоверений, но в документах они разбираются не очень и возвращают их со скромной, иногда смущенной улыбкой. Они охотно указывают дорогу и вообще очень доброжелательны, очень вежливы. Называют всех по-прежнему «сеньор», но на прощание поднимают кулак по-ротфронтовски.

Рядом с патрулем часто стоят женщины с кувшинами на плечах. Они гостеприимно, трогательно угощают, на выбор:

— Агуа? Вино? (Вода? Вино?)

Хулио Хименес Орге — он же Владимир Константинович Глиноедский — попросился поехать со мной на Арагон. Он вежлив и сентиментален. Гражданская война в России застала его подполковником артиллерии. Он ведал у белых артиллерийскими складами, потом эвакуировался из Новороссийска, потом был регентом церковного хора в Париже, потом десять лет рабочим «Рено», вступил в «Союз возвращения на родину», затем во Французскую компартию. Он приехал в Испанию помогать, как он выражается, «новым красным».

Накануне я послал его за дорожными картами, он аккуратно обошел все барселонские магазины и принес целый набор. В машине он сидит чинно, прямо и вытирается платочком. Его волнует неумелое и небрежное отношение патрулей к своему оружию. Часто он выскакивает на шоссе, берет у бойцов из рук винтовки и показывает, как надо держать. Они воспринимают это с благоговением и долго, знаками, восторженно благодарят. Ест и пьет мало из-за болезни желудка, но, выпив, рассказывает, очень чувствительно, о России и о Франции.

[...]

12 августа

В Ангиесе стоят крестьянские отряды, батальон полка Вильальба и штаб артиллерии. Капитан Медрано, румяный, толстый весельчак, ранен в ногу, она у него забинтована; ходит с палкой, переваливаясь. Орудия стоят почему-то здесь, в пятнадцати километрах от противника, в крестьянских дворах, под чехлами. Их показывают с гордостью, простодушно объясняют, что орудия пока не стреляли, потому что к ним нет снарядов.

Выдвинулись еще вперед. На пятнадцатом километре впереди Ангиеса часовой сказал, что дальше нельзя, здесь стреляют, дальше противник.

Здесь же, в домике шоссейных рабочих, стоит рота из полка Вильальба. Местный капитан, пожилой и толстый, остался очень недоволен нашим желанием пройти по передней линии. Он предложил вместо этого пообедать. Обед будет чудесный — баранина уже жарится на угольях, вино изумительное, фруктов таких нигде не сыскать.

— Кто ваш противник?

— Мятежники.

— Конкретно кто, какие силы? Сколько орудий, пулеметов? Есть ли кавалерия?

Капитан пожал плечами. Противник потому и называется противником, неприятелем, энемиго, что не сообщает о своем расположении, о своих силах. Иначе он был бы не неприятель, не энемиго, а приятель, амиго! Все кругом засмеялись познаниям и остроумию капитана.

— А разведки вы не делали?

Нет, капитан не делал разведки. Хотя один солдат ходил охотиться на диких кроликов и говорит, что слева у мятежников есть пулеметы, они в него стреляли. Если сеньору хочется, парня можно расспросить поподробнее; капитан сам давно собирался это сделать. Стали искать парня, но он, оказывается, уехал в Лериду, у него заболела сестра. Тем временем дело все-таки подходит к обеду. Обед в самом деле отличный. Сидят по-демократически, все вместе, все чинно прислушиваются к любезной беседе, которую переводит Марина; капитан хвалит Красную Армию, а я хвалю испанскую. Капитан объясняет, что он уже тридцать лет на военной службе, что он всегда был и всегда будет предан правительству. Он не может понять, как так люди могли выступить против правительства. Мало ли что правительство им не нравится — это еще не резон против него восставать. Правительство есть правительство... Горы ароматной баранины постепенно тают. Меня учат пить из поррона — глиняной посудины с одним коротким и одним длинным носом, — направляя струю вина прямо в раскрытый рот; всех смешит мое неумение. Они поражены, узнав, что в России нет порронов и что там умеют пить только из стаканов.

После обеда капитан исчез — солдаты показали жестами, что он отправился на боковую. Они, видимо, очень довольны таким отцом-командиром; через Марину объяснили, что он хороший человек.

Мы с Хименесом вышли за сторожевое охранение и поползли вперед. Солдаты не удерживали нас. Метров через сто надоело ползти — пошли на корточках, потом в рост. Кругом тишина, безлюдье, ветер. Так прошли около трех километров, натолкнулись на телегу без лошадей, больше ничего, тихо. Хименес рассмотрел в мои бинокль холмы кругом — еще на два-три километра никаких огневых позиций. Может быть, противник за этой грядой, а может быть, и дальше. Вернулись, стали втолковывать охранению, что противника нет по меньшей мере километра на четыре. Они подтвердили. Марине солдаты тоже сказали, что знают, что противник далеко, но что наступать на него нельзя, потому что на то нет ордера (приказа) из центра.

Мы направились севернее, к деревне Сьетамо, накануне захваченной у фашистов в шестой раз. Деревня чернела старыми каменными домами в седловине гор.

Уже в темноте мы поднялись на седловину. В Сьетамо стоит хорошо вооруженный рабочий отряд. Люди пришли из Барселоны, они участники июльских боев, обстрелянные, спокойные ребята. Командир колонны Сантос, каменщик, работал еще недавно на юге Франции. При нем есть советник, молоденький лейтенант. Военных специалистов здесь называют «текнико». Мне показали двух убитых в утренней перестрелке. Одному пуля вошла в голову, над ухом, другому — в крестец. Оба похожие друг на друга, небольшого роста, худенькие парни, почти мальчики. У одного в руке сжат белый платок. Это первые мертвецы, которых я увидел в испанской гражданской войне.

Завтра утром колонна хочет занять две высоты, господствующие со стороны мятежников над Сьетамо. Мы с Хименесом легли спать в древнем крестьянском доме, на каменных скамьях, на кожаных тюфяках. Из пустой бочки кисло и дурманяще пахло вином.

Проснулись от взрыва и перестрелки. Вскочили на ноги, схватились за винтовки. Я вбежал в соседнюю горницу, осветил Марину спичкой, — она крепко спала, одетая, вытянув длинные ноги, улыбаясь по-детски. При первом оклике встала, ничего не спросила, взяла в руки тяжелое свое ружье. Я открыл ворота настежь, поставил машину на выезде, посадил девочку на заднее сиденье.

Вдоль улочки шла стрельба. Перебежками мы с Хименесом пробрались вперед. С колокольни кто-то, видимо наш, швырялся гранатами через крыши. Грохот отчаянный. Вопли. Это орут фашисты — их леденящий душу крик очень влияет на наших бойцов. Вдруг, чуть не ударившись лбами, мы столкнулись с Сантосом. Он в двух словах объяснил: караул задремал, фашисты перерезали его и заняли, видимо, небольшим отрядом окраину деревни. Теперь надо отрезать этот авангард, пока к нему не подошли подкрепления.

Бой длился еще около часа. Загорелся стог сена, около него звонко затрещало и заискрилось оливковое дерево. Наконец стрельба с той стороны совсем утихла. Маленькими группками, пользуясь светом луны, начали прочищать край деревни. Нашли только двух убитых фашистов в форме «терсио» — иностранного легиона. У одного ручной гранатой совсем обезображено, сорвано лицо; возможно, он размахнулся гранатой и ударил ею нечаянно в стенку дома против себя — улицы здесь очень узкие.

Поставили новые караулы и пошли разогревать кофе. Мы убеждали Сантоса тотчас же сделать контратаку, но он говорит, что люди не привыкли драться ночью.

Невыспавшиеся, злые, в пять часов утра мы сели в машину.

[...]

15 августа

[...]

Хулио Хименес Орге — Глиноедский не едет в Мадрид. Сегодня приехал Альбер, специально по поручению Труэбы и всей тардьентской колонны, просить Хименеса вернуться к ним как военного советника и начальника артиллерии. Он решил принять это предложение — ребята хорошие, способные, храбрые. К тому же Хименес робеет перед большими штабами. Военные знания его несколько устарели, они относятся к девятьсот шестнадцатому году. Для поднятия авторитета он хотел купить себе стек; я отговорил и подарил ему желтые лайковые перчатки. Он сказал, что это тоже как-то придает авторитет.

[...]